Последние новости

ФРАГМЕНТЫ КНИГИ АЛЬФРИДА ЛЭНГЛЕ «ВИКТОР ФРАНКЛ. ПОРТРЕТ»

(перевод с немецкого Я.Дюкова, научная редакция В.Загвоздкин)

Представлено фрагменты: Введение автора, Первая глава «Мать: воплощение доброты», Вторая глава «Отец: воплощение справедливости», Третья глава «Детство и юность» и фрагмент Раздела «Дело жизни».

Книга издана ИЭАПП совместно с издательским домом РОССПЭН.
Приобрести книгу можно в Институте, позвонив по телефону +7 (495) 9419175



Введение

Эта книга рассказывает о человеке, свидетеле истории, враче и ученом Викторе Франкле. Это отчет о жизни, отмеченной счастьем и чувством защищенности, и – изборожденной глубокими шрамами от страдания, напряжений и конфликтов. Следуя за событиями его жизни, мы получаем возможность увидеть Франкла с самых разных сторон; для нас проясняются связи между его личностью и деятельностью, оживают его побуждения и ценности. Это важно, потому что его значимость, популярность, даже, пожалуй, мировая слава – в первую очередь результат человеческих качеств, индивидуальности Франкла. Закономерно, что именно Виктор Франкл, едва избежавший смерти в концентрационном лагере и потерявший всех своих близких, стал подлинным, заслуживающим доверия провозвестником нового психотерапевтического подхода. Создание «психотерапии с человеческим лицом» , направления, основанного прежде всего на поисках смысла жизни при оказании помощи в страдании и отчаянии, стало делом его жизни.

Эта книга не биография в строгом смысле слова. Для создания таковой понадобились бы еще более тщательные исследования и сбор исчерпывающей информации о его жизни. Книга также не ставит своей целью проследить влияние, которое оказали на деятельность Франкла те или иные ученые, или, напротив, выявить историческое значение его труда для психотерапии отдельных стран. Не много говорится здесь и о духовных или иных источниках, так ли иначе повлиявших на него. Это живое и личное повествование. Оно родилось из нашего многолетнего сотрудничества и дружбы. Оно свидетельствует о духе, жизни, деятельности, – и о личности Виктора Франкла.

Следуя его желанию, мы стараемся здесь быть справедливыми, не «гуруфицируя» и не идеализируя его. Ведь больше всего Франкл ценил "мужество прямо критиковать" его, как он сам сказал в одном интервью 1988 г. Кроме того, я знал его как человека, который особенно стремился быть правдивым.

Следовать за событиями его жизни и деятельности интересно во многих отношениях. Франкл почти полностью прожил это столетие, и поэтому его жизнь – история свидетеля XX века. Ее описание позволяет нам и по-человечески, и с точки зрения психологии взглянуть на ту волнующую эпоху. Эта книга знакомит нас с человеком, который исцелял раны, нанесенные ему жизнью, в духе глубоко проживаемых ценностей европейского гуманизма.

История психотерапии тесно переплетена с историей жизни Виктора Франкла, свидетеля и участника ее становления. Он посвятил свою жизнь научной дисциплине, которая расцвела в этом столетии, оказав разностороннее влияние на историю, искусство, культуру, а также – на формирование идентичности современного человека.

Особое внимание здесь уделено процессу создания Виктором Франклом – на основании как его личного опыта, так и медицинской и психиатрической деятельности, – психотерапевтического направления, которое с самых разных позиций противостояло и противостоит традиционным представлениям о психотерапии. Эта книга по-человечески и с профессиональной точки зрения отвечает на вопрос, почему для Франкла было важно дополнение к традиционной психотерапии, понимаемое им как гуманистическая поправка – особенно к тогдашней глубинной психологии. Он предвосхитил многое из того, что в других направлениях глубинной психотерапии (часто – независимо от него) распространилось и нашло свое признание только во второй половине XX века.

Франкл был человеком, который в век утраты традиций заботился о своих религиозных чувствах, искал новые формы и собственные способы для их выражения. Он стремился жить своей верой, исходя из неразрывной связи с Богом – отношения, которое не только запечатлелось в его жизни, но и пронизало его деятельность. Будучи представителем еврейского народа и еврейской религиозной общины, Франкл подвергся во время нацизма особенному тяжелому испытанию. Он был вынужден искать новое понимание своей национальной и религиозной принадлежности к традиционно отвергаемому меньшинству, и здесь ему тоже удалось найти свой, сугубо индивидуальный путь.

Рассказывая о личности Франкла, нельзя не сказать о его любви к юмору. Его чувство юмора, присущие ему меткость и точность слова, с такой очевидностью предстающие перед нами в его произведениях, должны ожить и в этой книге. Здесь есть и некоторые сведения о его личной жизни, его семье, его привычках, пристрастиях и антипатиях, его темпераменте, его развлечениях, – и его страхах. Психологически личность Франкла освещается здесь с помощью экзистенциального анализа и феноменологии. Цитаты без ссылок на источник представляют собой выдержки из наших с ним разговоров.

В заключительных главах говорится о значении теории Франкла для психотерапии, ее состоянии на сегодняшний день и направлениях дальнейшего развития.


Я писал эту книгу, стараясь, чтобы она получилась живой и жизненной. Может быть (мне бы хотелось, чтобы это было так), она послужит толчком, вдохновляющим читателя на проживание собственной жизни. С этой целью теория Франкла и его жизнь представлены здесь так, чтобы можно было ощутить дух, которым пронизаны его произведения.
Я надеюсь, что эта книга приведет читателя ко встрече с личностью Виктора Франкла.

Мать: воплощение доброты

Обе автобиографии Франкл начинает словами о своей матери: «Моя мать происходила из древнего пражского рода – немецкий поэт Оскар Винер (чей образ был увековечен Майринком в романе «Голем») приходился ей дядей. Я видел его, когда, давно ослепший, он умирал в концлагере Терезиенштадт. Вдобавок нужно сказать, что моя мать происходила из рода Раши, жившего в XII веке, и кроме того – знаменитого пражского махарала, «великого рабби Лёва». Я стал двенадцатым коленом после махарала. Так говорится в родословной, ознакомиться с коей мне однажды довелось.»

Франкл характеризовал мать как «добродушную» и «кроткую сердцем». Изначально в своей рукописи он, наоборот, называет ее «добросердечной» и «кроткой духом», а затем своей рукой правит эту фразу. Первый вариант – «добрая сердцем и кроткая духом» – более личный и близкий: в первой его части говорится о доброте, идущей от сердца («добросердечная»), той доброте, что воспринимается при непосредственном общении с человеком; во второй – о том, что источником веры матери был ее кроткий дух. В такой формулировке вера приписывается «духу», который все-таки духовнее, нежели проникнутое телесностью сердце, источник ее доброты и служения.

Поскольку это единственное оставленное Франклом описание матери, то возникает вопрос: отчего Франкл внес сюда исправление? Понял по размышлении, что воспринимает мать иначе, чем спонтанно написал сначала? Если она была воплощением доброты, то доброта должна была бы соответствовать ее сущности, быть выражением ее души: в таких случаях мы говорим: душа-человек. Может быть, ее сердце лежало скорее к благочестию, нежели к отношениям? Или так видел ее сын – в соответствии со своей индивидуальностью? Как бы то ни было, очевидно, что Франкл чувствовал свою глубокую связь с матерью. Будучи в уже преклонном возрасте, он всегда говорил о ней исключительно тепло. Когда он показывал кому-нибудь портрет матери, то слегка наклонял голову, и его голос смягчался. В такие минуты я не слышал от него других слов, кроме: «Она была сама доброта». Из разговоров с Франклом я понял, что она была понимающей, сочувствующей и мягкой; полностью подчинялась – как тогда и было принято – авторитету мужа (он был существенно старше нее), оставаясь при этом средоточием тепла и покоя в семье.

С шутливым недоверием Франкл иногда говорил – трудно себе представить, что он мог унаследовать какие-то черты и от матери. Потому что его глубокая эмоциональность с первого взгляда была не заметна. Действительно, в личных отношениях – я это чувствовал – его эмоции проявлялись намного сдержаннее, чем в иных разговорах с пациентами. Соприкосновение со страданием пробуждало в нем сочувствие. Это было совершенно в духе очень уважаемого им философа Артура Шопенгауэра и его «этики сострадания». Конечно, и в личных отношениях бывали случаи, обстоятельства и встречи, когда Франкл обнаруживал свои чувства. Но чаще он предпочитал держать их при себе. Особенно сокровенно проживалась Франклом религиозность. На ней лежал отпечаток такой же нежности, что и на его отношении к матери. Когда он говорил о своей личной вере (что случалось крайне редко и только в узком, интимном кругу, а чаще – так и вовсе с глазу на глаз), его голос обретал ту же мягкость и тот же тембр, что и при рассказе о матери: признак того глубокого внутреннего волнения, что робко ищет себе укрытия в интимности. Мог бы он назвать эту свою черту так же – «кротостью духа и добросердечностью»?

Таково первое описание эмоциональности Франкла, и оно показывает нам его скрытое сходство с матерью. Позже, в отдельной главе мы подробно поговорим о его эмоциональности, потому что она играла большую роль в жизни Франкла, и еще большую – в его деятельности.

Хотя первая глава его автобиографии называется «Родители», он не особенно много пишет о матери. Собственно говоря, больше он говорит о себе – о своем знатном происхождении, о рождении, которое произошло «чуть ли не в знаменитом кафе “Силиер”» (впоследствии – своего рода резиденции Альфреда Адлера), и дата которого (26 марта) совпадает с датой смерти Людвига ван Бетховена. Он повествует о своем детстве, о своей эмоциональной привязанности к семье и к матери. Описание отношения к ней достигает своей кульминации в рассказе о длительном страхе в предчувствии ее утраты в концлагере. После смерти отца, которого Франклу удалось сопровождать в Терезиенштадте до конца, он взял себе за правило «целовать ее при каждой встрече и прощании, чтобы в случае, если что-то разлучит нас, быть уверенными, что мы расстались, испытывая друг к другу добрые чувства» . Большая привязанность к матери слышна в этих немногих словах. Она сочетается с некоторым опасением лишиться ее любви, если что-то незаметно встанет между ними.

Франкл не был уверен в ее любви к себе? На основании его собственных слов не остается сомнений, что любовь матери к нему была постоянной, глубокой, подлинной, сердечной. В жизни Франкла эта любовь была особенно большой ценностью. Откуда же тогда опасения? Почему мужчина без малого сорока лет, женатый и живущий с женой, хотел еще большей уверенности в материнской любви, даже ее гарантии, которую поддерживал постоянным обновлением прощального поцелуя? Мы этого не знаем. Конечно, можно задаться вопросом, не было ли ему мало этой любви. Не поэтому ли он назвал мать не «добросердечной», а «добродушной»? Или, может быть, дело было не столько в ней, сколько в «упрямстве», или, скорее, в трудном характере Виктора, с детства не позволявшем ему принять материнскую любовь во всей ее полноте? Похоже, что в своем своенравии он часто держался отстраненно, создавал «излишнюю» натянутость и противопоставлял себя матери, так что ей было не очень-то легко подступиться к нему, и она оказывалась беспомощной перед этой его манерой. Тогда Франкл мог переживать в отношениях с матерью именно эту дистанцию (им же самим созданную), и не чувствовать себя окруженным ее теплом и любовью. Может быть, отсюда и возникало опасение, будто что-то может незаметно встать между ними?

В это одиночество, созданное его собственной отвергающей и неприступной манерой, проникало тепло матери. Могу себе представить, что Франкл был бесконечно благодарен ей за постоянство, и рад, что солнце безусловной материнской любви сохраняло свой свет вопреки трудностям и именно «несмотря на» них. Так Франкл в свои ранние годы мог узнать ценность «вопреки», впоследствии ставшим для него определяющим в его деятельности, которая продолжалась благодаря его «упрямству духа», и в поисках смысла, «несмотря ни на что».

Отец – воплощение справедливости

С полным на то основанием Франкл считал, что больше похож на отца – полную противоположность матери. Если та была сама доброта – мягкой, сочувствующей, теплой и кроткой сердцем, – то отец в его воспоминаниях предстает аскетом – экономным (хотя и не до скупости), отчетливо сознающим свой долг, человеком с жесткими принципами. Его «принципиальность граничила с педантизмом, но в первую голову – с упрямством». Франкл ценил в отце глубокое чувство справедливости, хотя из-за неровности отцовского характера, проявлявшего себя в широком спектр от стоицизма до вспыльчивости, оно порой дорого обходилось мальчику. Однажды, избивая Виктора в приступе ярости, отец сломал о него то ли трость, то ли альпеншток.

Каждый пятничный вечер отец, по словам Франкла, «заставлял» обоих сыновей, Вальтера и Виктора, читать вслух молитвы на иврите. Дети не учили Тору в школе, а иврит изучали только дома с отцом, поэтому прочесть молитвы без ошибок им удавалось лишь изредка. Но строгий отец придавал большое значение безошибочному исполнению урока. Поэтому, чтобы мотивировать сыновей к большему усердию, он благоразумно не наказывал их за ошибки, а отказывал в награде. Десять геллеров мальчикам выплачивались, только «если текст был прочитан нами идеально». Но случалось это всего несколько раз в году.

Как и мать, отец был очень религиозен. Но если в рассказе о матери Франкл подчеркивает «кротость сердца» в ее отношении к религии, то в воспоминаниях об отце он делает акцент на строгости, с которой тот придерживался ритуалов. Например, отказывался от некошерной пищи (до I мировой войны) , в точности соблюдал еврейские праздники и предпочитал заработать дисциплинарное взыскание, но не подчиниться приказу своего начальника в Министерстве, который требовал, чтобы он появился на службе и работал в великий еврейский праздник (Йом Кипур) . И это несмотря на необыкновенно развитое чувство долга! Вера была для него превыше всего, – в том числе и принципов.

Тем не менее, отца Франкла нельзя назвать ортодоксальным, а его отношение к религии – некритичным. Виктор описывает его как критичного, либерального «прогрессивного еврея» , который откровенно стремился сохранить свою мировоззренческую независимость и держался своего религиозного чувства, сознательно оставаясь на дистанции от возможных влияний на него.

Верный принципам, связанный с еврейской религиозной традицией и интеллектуально критичный к ней, Франкл-отец был проникнут глубокой набожностью. Она трогательно проявляется по дороге в Терезиенштадт, когда он, восьмидесятилетний, с улыбкой говорит близким к панике людям: «Радуйтесь, наш Бог поможет нам». Смирением, как видится мне, проникнут и его девиз «на Бога во всем полагаюсь». Некий раввин, хорошо знавший Франкла-старшего, разговаривая после его смерти с матерью Франкла, назвал его праведником, цадиком , жившим совершенно в еврейской традиции.

В контексте религиозности «буквоедство» отца Виктора Франкла выглядит иначе . Франкл думал даже, что он мог бы смягчить это суждение, назвать его «верностью принципам», потому что впоследствии отец уже не придерживался буквы еврейского закона так жестко, став более открытым к либеральному образу мыслей и прогрессивному иудаизму. Пересмотру Виктора Франкла подверглись также приписываемые его отцу твердость и выдержка . Будучи прежде не так заметны за вспыльчивостью, благодаря незыблемой вере они с возрастом получили свое развитие. Таким образом, с точки зрения сына две наиболее характерные черты отца – верность принципам и стоицизм – превращались благодаря религии в нечто лучшее. Благодаря связи с Богом отец изменил свою «психическую судьбу», стал персонально «расти», и в конце концов «созрел». Он «дорос, дозрел до себя», с тем, чтобы, как пишет Франкл в «Человеке страдающем» , стать максимально себе равным. Эта перемена в отце, как мне кажется, стала для Франкла примером того, к чему должна стремиться «духовная психотерапия» , как он понимал логотерапию.

Франкл говорил, что верность принципам и твердость духа, а также перфекционизм, доходящий до формализма, были его «характерологическим наследством» . Отсюда – и удовольствие от постижения сути, и стремление вдаваться в детали, и те страдания и самоотречение, что становятся следствием высоких требований к себе. В этой наследственной склонности Франкл видит секрет своего успеха. Вместо того, чтобы слепо следовать своей предрасположенности, он положил ее в основу духовных принципов : подходить к менее значимому с той же основательностью, что и к более важному (перфекционизм); более серьезные вещи исполнять столь же спокойно, что и менее серьезные, причем – в возможно более сжатые сроки (твердость духа); и – начинать с неприятного, а приятное оставлять на потом.

Благодаря воспитанию, унаследованные от отца свойства личности Франкла, развились еще сильнее. Из оставшихся письменных свидетельств не ясно, был ли отец примером для него, или же Виктор стремился отмежеваться от отца в подростковом возрасте (насколько это было вообще возможно незадолго до первой мировой войны). Во всяком случае, в его автобиографии, особенно в первой ее редакции, прослеживаются критические тенденции. В рассказе об отце чувствуется сыновний дух противоречия; однако, не чрезмерный и ни в коем случае не выливающийся в обвинения или осуждение. Франкл показывает отца как человека строгого и требовательного, не снисходившего к сыну. При этом он был справедлив, подобающе обращался с Виктором и втайне радовался профессиональным амбициям сына (тот обещал осуществить отцовское желание стать врачом). К старости характер отца смягчился.

Если, размышляя об отношении Франкла к матери, мы видим признаки того, что Виктор идеализировал ее, то применительно к его отношениям с отцом об идеализации говорить трудно. Некоторый ее налет можно усмотреть разве что в его комментарии к рассказу о раввине , который в разговоре с матерью Франкла назвал его отца «праведником». Соглашаясь с высокой оценкой раввина, Виктор говорит о своих детских впечатлениях, и добавляет, что все-таки он был прав, когда еще ребенком главной чертой отца считал справедливость.

К моменту рождения Виктора его отцу было 44 года, то есть по тогдашним меркам он был уже пожилым человеком. Он стал для сына авторитетом, умеющим настоять на своем. Он задавал ясное направление жизни и религиозному поведению всей семьи, в том числе – и значительно более молодой, по сравнению с ним, жены. Порожденная духом времени, требующего преданности авторитетам, дисциплины, самоотверженности, верности до гроба Богу и Отечеству, эта роль отца в семье соответствовала представлениям сыновей-подростков. Отсюда понятны истоки того уважения, которое Виктор испытывал к отцу, несмотря на жесткость, свойственную им обоим. Уважение, которое приводило скорее к склонности подражать ему, нежели – противиться. Стремление подражать, в свою очередь, привело к тому, что Франкл перенял отцовские черты и смог плодотворно использовать их. Другими словами, у выросшего Виктора больше не было нужды бороться с отцом, несмотря даже на иные воспоминания об отцовской жестокости, которые до старости оставались для него болезненными. От желания противоборствовать отцу осталось разве что некоторое соперничество, дух которого прослеживается в его автобиографии.

Опыт Франкла свидетельствовал о том, что невзыскательные люди воспринимают ценность вещей более непосредственно, нежели претенциозные. Кроме того, он считал, что, благодаря их «неиспорченности» (излюбленное понятие Франкла) и прямоте, не осложненной и не смягченной никакими общественными соглашениями и предрассудками, здесь можно ожидать большей открытости в отношениях. Ему представлялось, что невзыскательность, простота, скромность и, как он говорил, «непретенциозное поведение» были ближе его основной экзистенциальной позиции: ничего не требовать для себя, но являться по требованию (на зов) обстоятельств, пренебрегая собой и забывая о себе. Приблизительно так звучит основная установка логотерапии, которая, подобно локатору, помогает нам уловить и опознать смысл. Согласно логотерапии, только так человек способен состояться: «игнорируя и забывая» себя в посвящении ценности или задаче (именно это Франкл называл «самотрансценденцией»). И чем выше социальное положение, тем опаснее экзистенциальная свобода выбора («disponibilite», по Габриелю Марселю; это понятие было значимым и для Франкла), тем реже встречается самоотдача – готовность к «служению делу» – к служению жизни. Потому что, по опыту Франкла, благосостояние и высокое социальное положение часто связано с претенциозностью, из-за которой людям трудно отдаваться делу, быть самоотверженными и бескорыстными.

Здесь я вижу причину связи молодого Франкла с социалистами. Хоть он позже он и не был настолько критичен к общественному устройству, личное предпочтение скромности, бедности – иной раз даже бедности спартанской, – у него сохранилось. Оно заходило так далеко, что и в старости он порой горевал по первым послевоенным годам. Поначалу трудно было поверить, что он мог с печалью рассказывать, как прекрасно было тогда, когда они в непарных ботинках и одежде не по росту сидели вокруг печи, довольствуясь для выживания самой малостью, – а разговоры, отношения, и вся атмосфера встречи достигали такой глубины, которая по искренности и подлинности вряд ли могла быть достижима позже. О чем-то подобном рассказывает заместитель директора Мюнхенской полной средней школы логотерапевт Василики Винкльхофер в своем некрологе на смерть Франкла: «Он однажды даже сказал в личной беседе, что иногда просто-таки тоскует по концлагерю из-за человечности» , с которой относились друг к другу люди в этих экстремальных условиях. Похоже, что тяжелые внешние условия жизни пробуждают человеческую подлинность больше, нежели благосостояние и изобилие.

Итак, условия жизни семьи во многом повлияли на образ жизни Виктора Франкла, но не столько в смысле привычки или навыка, сколько – решения. Эта скромность образа жизни сохраняла его близость к самому себе и тем самым содействовала приобретению того опыта, которого он для себя желал. Благодаря простоте жизни, он создал себе особенные условия, в которых не нужно было отвлекаться от работы и цели, идти за тщеславием и отдавать силы борьбе, которую в противном случае он мог бы вести из соображений социального недовольства своими условиями.

Конечно, здесь могли играть роль и другие обстоятельства. Вероятно, он совсем не чувствовал в себе коммерческой жилки, или скорее она была ему не по душе. Может, он не мог бы вполне соответствовать более светскому стилю жизни и опасался светских встреч. Без сомнения, по своей природе Франкл был аскетом, которого не радовали роскошь и изобилие. Его действительно не привлекала светская жизнь. Тем не менее, во времена своего процветания ему удалось почувствовать, узнать ее, сохранив при этом положительное, без горечи и недовольства отношение к себе. Кроме того, что представляется мне в этой связи особенно значимым, для Франкла большое значение имели традиции, как мы еще покажем в главе о религии. Выбранный им стиль жизни давал ему возможность сохранить связь с родителями, проявить свою привязанность к ним, отдать дань почтения и уважения к их традициям, духу и плодам их жизни.

Этот настрой я назвал бы »духовным аристократизмом« семьи – независимо от ее социального положения.

Детство и юность

Виктор был вторым ребенком в семье. Его брат Вальтер родился на 3 года раньше, сестра Стелла – на 4 года позже. К моменту рождения среднего сына отцу исполнилось уже 44 года, а матери – только 26.

Виктор рос в атмосфере заботы и защищенности. Как мы видели, отец был строг, ответственен, склонен к спартанскому образу жизни и экономии, и очень религиозен. Его любовь к сыну была укоренена в вере, согревавшей и сердце мальчика.

О матери мы тоже уже говорили. Она была воплощением доброты и сердечности. Такая же набожная, как и отец, она была надежной опорой семьи. Глубокая благодарность и любовь всю жизнь связывали с нею Виктора.

Если о своих отношениях с родителями Франкл рассказывает не слишком подробно, то о брате и сестре, что примечательно, он почти не упоминает. О Вальтере мы знаем лишь, что он был «необычайно умелым в том, что касалось организации любительских театральных постановок» . Итальянский священник из салезианского ордена, профессор Университета логотерапевт Евгенио Физзотти рассказал со слов Франкла, что нацисты арестовали его брата при попытке бежать в Италию и вместе с женой депортировали в Освенцим. По непроверенным сведениям, он затем был переведен в отделение Освенцима, где на руднике погиб . Франкл говорил мне – и редкость упоминаний о брате подтверждает его слова, – что Вальтер отличался от него темпераментом, имел другие интересы, и поэтому Виктор не ощущал сильной связи с братом. Существовало ли между братьями соперничество, чувствовал ли Виктор пренебрежение со стороны старшего брата, к кому из сыновей – если подобное было – родители благоволили больше, связывала ли мальчиков в детстве дружба, или они искали себе друзей вне дома, – ничего этого мы не знаем.

Подобным образом дело обстоит и с сестрой Стелой. О ней известно только то, что Виктор выманивал у нее карманные деньги под предлогом игры в «удаление миндалин» . Каждый раз, когда у нее появлялась монетка, он играл с ней во врача и пациента, заглядывал ей в горло, принимал решение, что ей необходимо удалить миндалины, потому что они очень воспалены.

Стелла перед войной своевременно уехала в Мехико, оттуда переехала в Австралию, где скончалась примерно на год раньше Виктора. У нее были дочь и сын – Петер Бонди, который умер уже в 70-х годах. Однажды Стелла побывала у нас в гостях. Высокорослая, очень темпераментная, остроумная и жизнерадостная женщина, она, по-видимому, натерпелась в детстве от брата, но обиду на него не держала. Стелла воспринимала жизнь легче, менее серьезно, чем Виктор, и не особенно интересовалась многочисленными идеями «брата Вики». Я могу представить себе, что порой он поучал удовольствие от ее юмора, потому что тоже любил повеселиться и пошутить. Но в остальном ее разговоры были слишком поверхностными для него.

По его собственным словам, Виктор уже с детства отличался своенравным и трудным характером . Он и его сестра говорили мне, что из-за своей манеры “бодаться” и “упираться” он получил семейное прозвище “козлик”. К слову сказать, представляется понятным, что это свойство Франкла оказало влияние на его видение “Person” и ее теоретическое описание и внесло свой вклад в формулировку понятия “упрямство духа”.

Желание стать доктором появилось у Виктора очень рано. Сам он полагал, что чуть ли не в три года был «полон решимости» стать врачом Ж. Повлияла ли на его решение судьба отца, вынужденного прервать обучение? Или тяга к медицине была настолько у него в крови, что он почувствовал свое призвание, просто наблюдая за работой врачей, а может быть – даже понаслышке? – Впрочем, его выбор все-таки не был однозначным. Маленький Виктор замечал в себе и другие склонности: тяга к дальним странствиям, любовь к путешествиям и открытость к миру побуждали его стать юнгой на корабле. Кроме того, подумывал он и об офицерской карьере – из-за общественного почтения к военным, из-за атрибутики и власти . Франклу удалось воплотить все три свои мечты, когда он, получив медицинскую степень, один раз побывал судовым врачом, а другой – военным.

Маленького Виктора рано и, по всей видимости, глубоко захватила мысль о смертности человека. Он пишет , что ему было 4 года, когда однажды вечером, перед тем как заснуть, он вдруг испугался, осознав, что когда-нибудь умрет. «Но я никогда не боялся собственно смерти. Скорее, меня волновало, не лишается ли жизнь смысла из-за своей бренности». – когда думаешь об этом рассказе Франкла, неизбежно возникает вопрос, мыслимо ли, чтобы четырехлетний ребенок оказался способен различать такие тонкости. Правда, с точки зрения дела его жизни не так уж важно, когда именно его впервые захватила эта тема. И читая Франкла, мы не склонны сомневаться в этом свидетельстве, намекающем на гениальность ребенка. Если описанное событие и правда произошло в столь раннем возрасте, то можно сложиться впечатление, что вопрос о смысле волновал Франкла буквально с рождения. Однако при внимательном прочтении его фразы становится понятно, что Франкл не утверждает, будто он думал так в раннем детстве. Он говорит лишь, что «никогда в жизни» у него не было страха смерти, хотя его всегда заботил вопрос о бренности бытия.

Мне думается, что в четыре года Франкл действительно испытал описанное им переживание, но смог выразить его в словах только в более зрелом возрасте. Наверное, он внезапно осознал и почувствовал, что смерть, в глаза которой способны смотреть без страха многие дети, может разрушить естественную защиту, обеспечиваемую мальчику семьей. Такое переживание, вполне доступное четырехлетнему, порождает вопрос, не слишком ли это прискорбно – быть в мире, где может случиться нечто настолько тяжелое и страшное. Насколько это хорошо –жить при таких условиях? Подобные размышления о большой потере могут внезапно привести к интуитивному возникновению и восприятию вопроса о смысле, – даже если ему еще нет названия.

Мне этот эпизод представляется не признаком ранней склонности Виктора к философствованию, а проявлением его глубокой связи с семьей. Нам уже известно, что Франкл рос в атмосфере любви и защищенности, и даже взрослым сохранил привязанность и ностальгию по этой безопасности . Предчувствие потери рая, необходимости однажды расстаться с ним впервые пришло Виктору в голову в форме мыслей о смерти. Он был так уверен в любви родителей, что не мог вообразить добровольного расставания с ними. Но смерть могла отнять у него родителей и разрушить рай. Это понимание пришло к нему внезапно, через осознание смертности. Страх, потерять родных, остаться без защиты и тепла семьи, оказаться нагим в холоде бытия, понимание, что этот рай еще не небо, сами по себе приводят к вопросу о ценности жизни. Осознание хрупкости жизни приносит с собой размышления о смысле бытия: ведь эта ценность и красота так ненадежны и преходящи. Стоит ли радоваться жизни, если она когда-нибудь все равно закончится? Не мираж ли все это? Печаль о невозможности удержать чудо жизни может настолько омрачить связанную с ним радость, что жизнь потеряет свой смысл, свое счастье, свою ценность, свою целостность.

Что-то подобное открылось Франклу. Я очень хорошо понимаю это чувство, потому что и у меня были похожие переживания и страдания, ответы на которые я нашел в книге Франкла «Врачебное душепопечение» и подробно с ним обсудил. Мы говорили о переживании возможной утраты чувства защищенности и теплоты в бытии, и во многом согласились друг с другом. Тогда же мне также стало очевидно, что стойкое чувство защищенности, которое было у Франкла, поддерживалось в нем религией.

ХХХХ

Решение Франкла стать психиатром – плод многолетних увлеченных занятий философией, психологией и медициной . Дружеский намек коллеги на его психиатрическую одаренность и им самим признанная потребность во власти сыграли свою решающую роль. Как психотерапевт, он отказался от редукционистского психоанализа 20-х годов в пользу Адлера, «потому что он в отношении мировоззрения ушел дальше Фрейда» . 23 ноября 1925 года Франкл сдал экзамен в «венской секции Международного союза индивидуальной психологии» и получил диплом . Там он обрел учителей, Рудольфа Аллерса и Освальда Шварца , , которые не только по-человечески произвели на него впечатление, но и длительное время оказывали влияние на его развитие. Зная, как в дальнейшем сложилась его жизнь, мы можем сказать, что здесь юный Франкл, с его неутомимо ищущим духом, встретил наконец единомышленников, способных подсказать ему пути развития, которые в конечном счете вернули скитальца домой – к его собственным способностям. Но прежде ему еще предстоял тяжёлый путь.

Стоило Франклу найти в Аллерсе духовного лидера и образец для подражания, мудрого наставника и попутчика, как жизнь обрушила на него целый шквал ударов и страданий. Первый кризис случился непосредственно из-за приверженности Аллерсу. За счастье найти наконец учителя Франклу пришлось расплачиваться отношениями с Адлером. Последовавшее за этим исключение из союза индивидуальной психологии ввергло Франкла в состояние пустоты и потерянности, длившееся около 10 лет. Окончание кризиса пришлось уже на период национал-социализма. Затем последовал третий и особенно тяжелый этап страданий в четырех концлагерях. Последний тяжелый кризис начался с освобождением – когда Франкл узнал о смерти своих близких. Если не считать короткого счастья, выпавшего Франклу с его первой женой, фрау Тилли, то время бед и испытаний охватывает больше 20 лет – с 1926 по 1946/47 гг. Считается, что эти двадцать лет сильно повлияли на его жизненную позицию, особенно – годы, проведенные в концлагерях. Может быть, и так; однако нужно помнить, что Франкл и до этого уже нашел свое призвание в борьбе со страданиями, нуждой и отчаянием. Но, возможно, тяжелые испытания придали его гуманизму особую глубину. Пройдя сквозь эти роковые годы, он научился не просто сострадать, а вырос в глашатая страдающего человека и в борца с бессмысленностью. Слишком много выпало на его долю и того, и другого – и страданий, и бессмысленности.

Но вернемся к началу его испытаний. Стоило Франклу познакомиться и сблизиться с обоими учителями, как назрел первый кризис. Аллерс и Шварц, представители антропологической позиции, так же как и Фриц Кюнкель, некоторое время назад отошли от линии Адлера а на открытом заседании 1927 года заявили о своем выходе из союза индивидуальной психологии . Они принадлежали к религиозно настроенным соратникам Адлера но разногласие не было связано с мировоззренческими различиями. Выход учителя из союза имел серьезные последствия для Франкла. Потому что он видел себя в первую очередь учеником Аллерса и Шварца, и только потом – самого Адлера. Я понял это особенно отчетливо, когда в конце восьмидесятых годов назвал Франкла «учеником А.Адлера». Франкл, корректируя текст, подчеркнул этот пассаж и сказал мне, что сам никогда не считал себя учеником Адлера, и не хотел бы таковым считаться . Он чувствовал себя связанным с Адлером, ценил его, и не видел оснований выходить из союза. Но у него, собственно говоря, никогда не было тесного контакта с Адлером. Тот поддерживал такой порядок, который не подразумевал прямого общения с учениками. Они должны были говорить с «главным» через «старосту» из числа «старших врачей». Благодаря этой иерархии Аллерс и Шварц были Франклу ближе, чем Адлер.

У меня часто возникало чувство, что – даже не принимая во внимание традиционную дистанцированность Адлера – личности Шварца и Аллерса произвели на Франкла большее впечатление. Адлер ему не нравился. Он был слишком авторитарным, а его мышлению недоставало научной или, скорее, философской глубины. Едва ли Франкл когда-либо говорил о своей оценке личности Адлера. В узком кругу он мог при случае упомянуть, как заметил в интервью мексиканскому логотерапевту Парехе что у Адлера "отсутствовал орган восприятия философских вопросов". В своей "превосходной книге" о смысле жизни, говорит Франкл, Адлер дает ответ, не задав вопроса. Он с самого начала исходит из того, что смысл в жизни есть, и что задаваться этим вопросом – ошибка. В остальном об отношении Франкла к Адлеру можно судить только по мелким замечаниям и из сравнительного анализа характеров обоих. Здесь мы снова встречаем характерное для Франкла нежелание плохо говорить о людях. Исключительно редко он высказывался о ком-либо критически. Напротив, если похвала представлялась ему мало-мальски уместной, она у него не задерживалась. Это часто мешало ясному пониманию его позиции, потому что только близко знающим его людям было известно, что отсутствие похвалы со стороны Франкла можно считать критикой. Более того, его позиция стала неопределенной, когда в честь празднования столетия Адлера по просьбе журнала индивидуальной психологии о выражении признания и уважения Франкл выразил "требуемое почтение", оставив критику при себе . Это тоже его черта, которая исходит не столько из близости, сколько из почтительной дистанции. Мы уже встречались с ней в главах о родителях.

В 1982 году Франкл в выступлении на XV всемирном индивидуально-психологическом конгрессе в Вене подчеркнул свою связь с этим направлением. Он не отрекся от "пуповины, которая – по-прежнему – связывает меня с индивидуальной психологией». Он еще раз подчеркнул, что у него не было причин выходить из Союза, и он возможно, до сих пор оставался бы в индивидуальной психологии, если бы разрешил Адлер.

Несмотря на дистанцию, а потом и выход из союза, Франкл кое-что перенял у Адлера как в практике, так и в теории – например, научился у него полезной, подтвержденной опытом Адлера психотерапевтической практике. Франкл видел в нем «предтечу экзистенциальной психиатрии» . Уже на девятом десятке он любил цитировать Адлера. Вот цитата, к которой он обращался чаще всего: «Человек не обретает опыт – человек его создает». Конечно, эта мысль соответствовала взглядам Франкла. Человек не психофизическая машина. Главное в человеке – духовная сущность. Так что опыт не просто воспроизводится в человеке, как на фотопленке. И не собирается, как книги в библиотеке. Напротив, будучи живым, человек деятельно и конструктивно участвует в возникновении своего опыта, причем его решения и действия существенно влияют на этот опыт. Хотя у нас «есть» переживания, мы их «обрабатываем, чтобы они стали» опытом. Слова Адлера проясняют, «что это зависит от человека – дает ли он вообще окружающему миру влиять на себя, – и как» .

Мало кому известно, что даже основной идеей логотерапии Франкл обязан Адлеру. Франкл находил, что эта мысль – «коперниканский переворот», и под этим названием положил ее в основу логотерапии. Коперниканский – или, как мы говорим сегодня, «экзистенциальный переворот» – это новый взгляд на отношения человека с жизнью, который ставит во главу угла не запросы человека к ней (при таком отношении ускользает смысл бытия), а напротив – запросы жизни к человеку. Речь идет скорее о том, чтобы позволять жизни обращаться к нам и внимательно следить за тем, чего она от нас ждет. Это вопрос понимания требований часа, мига, ситуации, – и личного ответа на эти требования . В пометке к одной статье Франкл заметил, что, по сути, эта мысль принадлежит Адлеру, но он не сумел четко ее сформулировать и развить.

Примкнув к последователям Адлера, Франкл учился у Аллерса экспериментальной работе в лаборатории психологии эмоций. Но величайшей заслугой Аллерса стало то, что он познакомил Франкла с философией Шелера. Знакомство с трудами последнего, несомненно, послужило главным толчком к глобальным внутренним переменам на «раннем этапе» научной карьеры Франкла. Позже философия и антропология Шелера легли в основу логотерапии и экзистенциального анализа.

К этому времени Франкл неожиданно обнаружил, что вовлечен в водоворот конфликта вокруг своего учителя. Ему было нелегко перенести, что Адлер со дня выхода Аллерса из союза больше не сказал ему ни слова, даже не отвечал на приветствие Франкла, «когда я, придя как обычно по вечерам в кафе Сильер, приближался к столику, который он традиционно занимал. Он не мог вынести, что я не принял безоговорочно его сторону».

Через несколько месяцев Франкл был «окончательно, с соблюдением всех правил, исключен из союза индивидуальной психологии» . «Исключение глубоко задело меня». Франкл потерял область приложения для своей интеллектуальной деятельности и отношения с коллегами. Лишь немногие сохранили – «если не научную, то хотя бы человеческую верность» ему.

Но он потерял больше, чем свой научный круг. Общение с учителями скоро стало редким, а потом и вовсе прервалось. Он снова был предоставлен самому себе. К тому же, закрылись его проекты. Уже составленная для издательства Хирцель книга с его новыми идеями – книга, для которой его учитель Шварц написал восторженное предисловие, – так и не вышла в свет. Лишь в 1939 году Швейцарский медицинский еженедельник опубликовал краткое резюме этого труда. Журнал по индивидуальной психологии «Человек в быту», который издавал Франкл, пришлось закрыть. Так Франкл, по его словам, лишился своей научной трибуны . Он был глубоко ранен и чувствовал себя изгоем. Отголосок этого ранения звучал еще в старости, когда он писал в своей биографии, что "больше никто не мог сказать о том, что логотерапия – это просто “Adlarien psychology at its best”, и не представляет собой никакого "направления исследований sui generis" . Потому что никто не обладал авторитетом Адлера, чтобы определить, "действительно ли логотерапия еще является индивидуальной психологией, или уже давно – нет". Когда в конце главы Франкл пишет об Адлере: "Roma locuta, causa finita" , это звучит как немногословное «и хватит об этом». …

Дело жизни

Что такое логотерапия и экзистенциальный анализ?


Вводный обзор

Виктор Франкл называет логотерапией основанную им психотерапию, центрированную на смысле. «Логос» здесь означает «смысл». Таким образом, логотерапия является формой терапии путем поиска смысла и работой с проблемами, связанными с потерей смысла.

Под экзистенциальным анализом Франкл понимает картину человека, антропологию, лежащую в основе логотерапии. Тем самым, экзистенциальный анализ – это теория логотерапии.

«Логотерапия и экзистенциальный анализ – это две стороны одной и той же теории. А именно, логотерапия – это метод психотерапевтической работы, в то время, как экзистенциальный анализ представляет собой антропологическое направление исследования».

В экзистенциальном анализе речь идет о выявлении (Bewusstmachen) («Анализе») свободы и ответственности «как сущностной основы человеческой экзистенции». Ответственность по Франклу это ответственность перед смыслом , благодаря чему устанавливается связь между экзистеницальным анализом и логотерапией. Ибо без смысла, без последнего смысла, не было бы и ответственности . Это основная мысль экзистенциальной философии. Лично для Франкла этот последний смысл в Боге. В экзистенциализме это, например, достоинство человека перед лицом абсурда.

Франкл противопоставляет возникновение логотерапии психоанализу Зигмунда Фрейда. В то время, как в психоанализе речь идет об осознании бессознательных влечений человеческой природы, в логотерапии и экзистенциальном анализе речь идет об осознании духовного . Духовное в человеке проявляется в сознании собственной ответственности и в способности к нахождению смысла. Раскроем эти краткие тезисы подробнее.

По Франклу человек в своей жизни ищет прежде всего одно: смысл. Проблемой смысл становится обычно тогда, когда его теряют, что может произойти в следствии телесных или психических болезней, потерь, разрывов, одиночества, притупления чувств в рутине повседневности и т.д. Тогда вопрос смысла, на который обычно не обращают никакого особого внимания, может стать мучительной проблемой и даже основным мотивом мыслей о самоубийстве.

Человек настолько сильно связан со стремлением к смыслу, что он не способен ни на какое действие, если он в нем не видит смысла. Или по-другому: за любым волевым актом стоит стремление к смыслу; любой волевой акт нацелен на смысл. Человек не может ничего хотеть делать, если не видит в этом смысла (даже если задним числом выясниться, что его взгляд был совершенно ошибочным и бессмысленным, тем не менее он оказал в тот момент решающее воздействие на его волю). Поэтому, перефразируя слова Ницше о «воле к власти» Франкл говорит о «воле к смыслу» и называет ее первичной мотивационной силой человека. Ибо, если человек не видит смысла, не чувствует его, потерял веру и надежду найти его, то он не может действовать, более того не хочет жить, тем более, если необходимо выстоять в какой-нибудь тяжелой ситуации. «Ради чего», спрашиваем мы себя, когда не видим больше смысла. Без смысла жизнь становится бессодержательной и лишенной будущего. У нас нет больше ничего, что могло бы нас удержать от самоубийства в моменты испытаний. Ибо выносить ощущение бессмысленности это величайшая мука. Греческий миф описывает бессмысленный труд, как величайшее наказание человека: Сизиф катит камень на вершину горы, как, как только достигает ее, камень скатывается вниз. И так всю жизнь, вечно. Это прообраз бессмысленного и бесцельного действия. Франкл видит тему смысла настолько центральной для жизни, что стремление к удовольствию (Фрейд) или власти (Адлер) рассматривает, как вторичные и подчиненные ей. Эти стремления человеческой природы Франкл рассматривает, как компенсацию чувства бессмысленности, как замещение, ерзатц в состоянии более глубокого дефицита смысла. Только в этом случае они могут преобладать в человеке, овладеть им. Они могут приобрести характер мании (когда сексуальность и эротика, деньги, престиж и власть становятся основными стремлениями человека). Такая мания – это величайшая опасность в духовном отчаянии в жизни, которая ощущается, как бессмысленная.

Тот факт, что человек в глубине своего существа прежде ищет прежде всего и в первую очередь смысл, следует понимать, как характерное выражение его существа. Ибо человек есть в сущности такое существо, которое способно к решению, более того, он призван к выбору, к активному формированию своей жизни и своего мира. Так характеризует экзистенциальная философия человека, его способ существования. Поставленный перед лицом выбора человек испытывает себя, как такое существо, к которому жизнь постоянно обращается с вопросом. Каждая жизненная ситуация, каждый день, каждый час требует от него решения. Это постоянное «быть спрашиваемым» является по Франклу основным устройством конституции человека. По сути человек есть «спрашиваемый жизнью», «запрашиваемый ею», жизнь обращается к человеку с вопросом, ставит его под вопрос. Очень часто самое важное состоит в том, чтобы услышать, понять вопрос ситуации, «вопрос жизни» и давать ответ на этот вопрос – каждый день, каждый час. Самым важным для построения жизни, исполненной смысла, является нахождение ответа, такого ответа, который возможен для меня и кажется мне самым наилучшим именно в настоящий момент. Так, отвечая, человек ведет свою жизнь ответ-ственно, пытаясь в поступке осуществить лучшее, насколько это возможно, в каждой конкретной ситуации. – Я попытался эту динамическую взаимосвязь вопроса и ответа выразить в одном предложении и осветить в нем с экзистенциально-аналитической позиции оба вопроса: что значит с экзистенциальной точки зрения быть человеком? Что значит жизнь в экзистенциальном понимании?

Быть человеком значит ставить вопрос – жизнь это давать ответ.


  • 21
    Виктория Холмогорова. Участница семинаров. Психотерапевт. Тренер
  • 18
    Надежда Николаевна Андреева. Участница семинаров. Психолог-консультант.
  • 16
    Ленгле в Москве. Отмечаем старый новый год
  • 5
    Участники семинаров
  • 15
    Участники семинаров
  • 19
    Ирина Александровна Ларина. Участница семинаров. Психотерапевт. Тренер.
  • 22
    Альфрид Лэнгле
  • 12
    Альфрид вручает Александру Баранникову диплом "Master of science"
  • 24
    Вена. Знаменитый дом Хундертвассера.
  • 6
    Собрание GLE-international в Вене
  • 14
    Вышла первая книга Ленгле в Москве. Автор и редакторы
  • 1
    Вена - мировая столица психотерапии
  • 17
    Наталья Игнатьева. Участница семинаров. Психотерапевт. Тренер.
  • 9
    В Венской опере
  • 3
    Наталья Васильевна Дятко. Психотерапевт.
  • 2
    Яна Дюкова. Один из лучших переводчиков А.Лэнгле.
  • 10
    А.Лэнгле И.Ефимова и Е.Уколова с участниками семинаров
  • 4
    Участники семинаров
  • 8
    Альфрид Лэнгле в Венской опере
  • 20
    Светлана Ашотовна Мардоян. Участница семинаров. Психотерапевт. Тренер
  • 7
    Участники семинаров
  • 11
    А.Ленгле и Оксана Ларченко - бессменная переводчица на протяжении 12 лет